после треска позорных колодок,
барабана вибраций извне,
гнил себе полулежа
с изумлением в тишине:
там — терзала бессонница,
здесь — вдвойне.
чть вдавив, заскользил,
будто ногтем по сгибу листа,
взгляд: с сокрытой оглядкой,
из-за пазухи — да не с лица,
смотрит с ревностною утайкой.
прячет? чай, виноват! — неспроста!

через года останутся стоять стакан из-под воды
и влажной пустошью мерцать полы из коридора.
проем окна — класть паранджою тень на пол-лица.
меня не оставляет ощущен'е, что
я этим городом хранима, но не до конца.

когда до конца остается три ногтя или полпальца и десять часов, пять-шесть капель, два возгласа или шприца, или восемь шприцов, справедливо, что всякая тварь успевает зажмурить глаза (кто готов. если нет — про себя). потому что в итоге итогов, в конце ли концов, результат результатов, венец венца — нет сомнений, что каждая кроха уснет, непременно свернувшись в калачик, скатавшись в комок на широкой и волосатой груди у Большого Хромого Кота.

в это время за окном идет, что называется, зимний дождь:
снег рождается в облаках, но
до земли сам собой (снегом) не долетает.
это всегда так: вроде бы, кругом все знают, что нас ждет,
но никто нипочем не признается, что хоть что-то знает.
я перелез на космический шаттл, я устал
бороздить просторы пешком.
пусть в моем экипаже чокнутый кэп и придурошный летчик,
я спокоен, потому что им всем всё равно до тебя далеко.

иногда мне открывается что-то, доселе закрытое на замок.
я глазею на рытвины в чужой душе, ясной, похожей на карту:
карту движения войск, карту лечения — есть диагноз, исход;
мятую карту, многократно склеенную из кусков.
бывают моменты, когда всё совсем, неистово хорошо,
но тогда открывается шов, и темнота падает внутрь.
на карту наносится клей, аккуратно ложится скотч,
и мне снова становится легче на пару минут

если б я правда хотел убежать
а не виснуть на поручнях
зацепки на стенах руками хватать
размахивать крыльями в гуще, как птица,
я бы и сам
попробовал

excusez-moi,
совершенно верно,
всё зря, это я
такой неумелый,
моё обращение со словами
подобно картинкам из букваря

но не вешайте трубку,
це лишь любовь к людям
навроде иешуа.
не важно, что будет завтра,
ковровое покрытие во всю комнату или коллапс,
как разрезанное скорострелом
полотно ширмы -
изуродованный каркас,
это голая стена слева,
а я стою в середине,
посреди, но вы меня не видите, видите ли.
не потому, что я невидим,
но потому, что слепота -
это тоже ваша природа,
а природа не дура,
хотя ей, как любой жэ,
всегда шестнадцать и вообще
говорит она на забытом языке,
старом и бородатом,
как тот анекдот.

мне тоже страшно это представлять,
но что иначе делать таким, как я,
а что нам делать -
мне хотелось бы и вам хотелось бы,
но поздно: кто-то уже против,
и я уже вижу себя,
мастерящего что-то,
какие-то поделки дома,
упорно и много
вызывающего кого-то,
звонящего, просящего к телефону
с интонацией "завтра, нет, послезавтра
в двенадцать часов (дня) встречаемся,
согласен, не против,
ничего не поделать.
пошли (пойдем) в кино,
делать успехи,
добиваться успехов"
не важно, что будет завтра,
видите ли, и всё зря

мама пьяная закричала из комнаты: "я пошла спать!".
вот уже полчаса прошло, а мне кажется ведь,
что она специально кричит,
думает, что вот-вот я отправлюсь туда, чтобы лечь,
А САМА С ТОПОРОМ СИДИТ
И НЕ СПИТ.
дети! ложиться спать надо раньше!
ведь темнота — это страшно.
застынешь — и зеркало съест
тебя взглядом,
вывернется извне,
а стена сама приползет к стене.

лежу себе,
облизывая шерсть,
рисуя на словах, как это есть:
быть слабой и больной.
и инь — не тот, и янь не твой.

внутри шестиколёсного чудовища
я еду к ней домой

так трясет, что расчалки гнутся.
вот где страху смотреть:
как у птицы, в которой летишь,
гнутся крылья,
того гляди… не глядел, молился.

на планетах моих колоний
каждый час
солнцеворотьба.
не хватает планет пригодней
колонистам системы "А".
я ищу в подпространстве новых,
расскажи, где свои нашла?

тебя лучше выгрызть сразу
или кусок за куском?
рецепты твои — не в тот дом,
шея хрупка, аки ваза,
ссутулившаяся бесцельно
тень — победа над днем.
откуда взялась твоя бледность,
кого наказать за нее?

человечья бледна доблесть,
чтоб вести охоту на шанс:
открытая единственный в жизни раз,
желтая дверь ведет не в ад,
дверь повела на крышу.
выйдя туда, мы поймем, что всех,
всех сожрал будущий век,
и на лекции мы услышим
что каждое кладбище — промобъект.
эка новость!
кладбище — промобъект.

картографически —
серая область.

на щеках не румянец, но желчь
взглядов повсюду обрыдлых —
по плечам да по бедрам стекают. постыда,
и не вырвать ее, не сжечь.
кровь на хладной пол, на тюремный
красной каплет, тонкая, как игла.
обнародована, обличена,
хоть всю мразь на свет обнажи.
э, констебль, а где барышня?
на восход померла-с,
такова жизнь —
непредсказуема и легка

я считала, у меня неслабые нервы
бокс, кикбокс, рукопашный - даже
не прибегая к своему тоненькому телу,
я вообще не собиралась быть слабой,
но образ наступающих гигантских граблей
душит во мне попытки подраться насмерть
с твоей, кажется, неизлечимой проблемой.
и зачем моим нервам быть сильными?
- привет, проблема! -
зачем им вообще быть, в самом деле:
если я назову ее своим именем
и умру, в ней ничего не изменится
или себя ее именем назову и умру,
в ней ничего не изменится
но если ничего так и не изменится,
я...
я бы рада проехать мимо,
но образ горы на ровном месте,
но образ душащего бессилья
наступает на мое живое сердце
так интенсивно...

здравствуй, моя милая,
позволь дотронуться до тебя.
я сегодня восстал из мертвых,
а, вернее, меня еле вынули,
мне слишком плохо,
безумно хотелось остаться,
ведь я ощущаю себя чем-то слишком старинным.

я сломал все кушетки в палате и
опрокинул три капельницы,
это моё худшее пробуждение.

ничего физического не чувствую:
чужих ли прикосновений
или привычного своего лица,
зато чем-то чувствую, что никуда
ты от меня не денешься, погибель, милая,
дай же дотронуться до тебя, не обрывай,
я, как цикл, обязан начать всё сначала —
какая, право, дикая тавтология
отнялись руки
отнялись ноги
пиздец

люди есть одни и другие
кто треплет меня по плечу,
а кто заставляет вычеркивать строки,
ругаться матом —
плохо, приходится брать самому
ибо
я не имею права
восприниматься как захочу.
и тот, кто намерен со мною
искать свою параллель,
найдет паранойю до конца дней,
ибо
там, где был город
сплошь компланарных людей,
со мною гора топчет вход.

говорите при нажатой кнопке, если вам есть что сказать
на раз два три. поздно давать по рукам
— возгорание на паперти справедливости
— фибрилляция
— сделали что могли

в ритме вальса
со рта выливается
саркастический дистиллят.
получившееся — с нескрываемым кайфом
по стене разотру большим пальцем.
с равновесным у нас завязано;
с ним покончили, не начав.
гран спасибо, что вы здесь не курите,
о, май лав. диар лав.
левел ап. возз ап?
диал-ап.
ох.
ах.

одни лисы, о, ЛИСЫ вокруг!
из них можно построить живую стену
или наполнить ими завод,
посадить их в большой луноход,
назвать узурпаторами вселенной,
породить дух освоителей
плохих, непослушных галактик,
или ждать, когда рыжий водоворот
выйдет сам в космическую дыру.
кинуть всех в соковыжималку
или просто надеть на длинную палку,
если лис мордой вперед - он анод,
а хвостом - катод, между ними
гальванически тусуются
электроотрицательные материи.
никому невдомек, что наш мир -
просто фоновый лисий эфир

не кричите! — я не кричу
это кричит встречный
— тра та та в чем дело тра та та
подожгу полную избу женщин
и в неё же войду!
— что тра кто там
запрограммирован на лу-
чшее!
отзнакомьcя с меня! ата!
ата!

Димедрол на зубах хрустит —
А ты не слушай!
Партии сей результат не нужен.

запомните, братья, скоро
репетируем судный день.
я слышу хруст ваших костей
при ходьбе —
мой слух так тонок.
я не маньяк, но как же хочется
иметь дома винтовку!
иметь дома винтовку!
винтовку!

чем больше дура,
тем паче хочу охуительно жить.
наблюдай же, как ноги мои заплетаются,
не придумать пропорций размера души
с ее качеством:
правит разница в ситуациях, смотреть если с высоты —
чего взять с похотливой-прожорливой душевой диалектики?
увивается следом, как запах едкий, отгадки дым,
постылый итог — не стесняться любых ситуаций,
не стараться, а уж до мира становится до пизды.

иссякла радость, а вместо — без русла,
без вектора, плана, без устали
из-под земли течёт грязный ручей,
несущий мне гадость с комками земли
и строительным мусором,
тину с застоя;
встретит живых — и вторит:
— бей! убивай, бей!
ведёт за собой мёртвых гадов и рыб,
каждый пустырь стал тождественным лесу,
пересечённым руинам и местности
нет и не будет конца или края,
стою на ней я столбом облезлым,
разочарован, с пустыми руками,
внимаю его приближению
так неподвижно и так блаженно,
что не сощуриться на резкий свет,
на глазницу дула напротив. жду,
когда затопит меня совсем. =(

я пошла руками за таблеткой.
— разыщи, пожалуйста, побольше,
чтобы мне не возвращаться дважды.
пока дождь вытаскивал из грязи ноги,
у меня от этой едкой,
головной и поголовной боли
даже руки все похолодели. страшно.
говорят, что это возрастное.

туда ехали стопом,
обратно - ямбом,
пятистопным.
ладно.
день кончается грустно.
- недалеко уехали, -
кивает: - да, -
и льёт мимо рта.
- благодарю, очень вкусно!
всегда бы так.

ночь - белый мертвец:
глядит из окна,
вышла из леса, тащит,
а там.. снова лес.
кошмар!
как оружие,
в кулаке сжал
испарину липкую.
кашлем дыхание сбито,
изморозь кожу колотит.
проснется и молится ночью:
- боже, боже, -
а больше
сказать ничего и не может.

ночь рухнула быстро, как процентная ставка.
как несущий каркас,
я осталась.
я метнулась водой
на трещащие угли,
головой принимая усталость,
и слежу за тобой от востока к югу
мне даже не по себе от своей наглости

век мой,
что девка в сорочке,
плачет - и падает оземь,
лоб свой высокий
морщит, и
мерещится белая плесень
пылью на корочке хлеба.
так, на исходе сил
я завещал кошке рыбку,
морю зеленому - падаль.
взрощенное пожинаю.
как ты, родимая, столько
мертвой кручиной дышишь,
а не умираешь?

если увидишь неву,
слови ее и отдай.
дорогой домой нас накрыл
две тысячи мокрый май.
ты мне -
синус слова "он".
ты выглядишь, будто не рад.
пожалуйста, проще лицо,
иначе испортишь кадр.

подо мной стена, надо мной стена,
под ногами слой из обоев белых.
правой руке пол, левой руке моль,
пыльный потолок тоже слева.
что случилось, ой, мамочка, со мной?

весной
половина меня где-то гуляет.
вторая.. а что до второй,
вторую вообще не помню.
наверное, нет её!
вовсе.
я стала исидой,
я - твой
семнадцатилетний апостол.

лезет к солнышку столбик ртути.
стоя с бластером на дороге
полчаса и четыре минуты,
просадила аккумулятор
в ваши головы, руки и ноги!

если меня ударить,
мне кажется,
я пойду трещинами, как стена.

если бы я стала русалкой,
связала б себе обе ноги

и ползала по полу в хороводе
таких же звеньев, каким есть я сама,

и за окном - то огоньки,
то луна, то опять огоньки..

как янка всё равно не спеть.
черчу по белому нерусские слова,
успеть
дверьми бы им по пальцам!
мне даже шторы и вода
сейчас болтают по-немецки, по-испански,
по ушам. тем временем,
мой город Ленина
продрог до дна,
не в переносном, не в прямом.
на фоне свиборг скалит зубы ,
а я сижу за чертежом,
как за заслонкой
моей огромной и ужасной амбразуры.

пробираюсь из дому прочь,
освещая себе дорогу
голой интуицией.
ночь.
птицею
лежу на лобовом стекле
и мечтаю оказаться этажом ниже,
а она жмется щекой ко мне,
голосом так всё тише и тише,
но достаточно емко:
как ребенок просит куклу,
просит ребенка.

эйфория.
пусть твои боги оберегают тебя,
моя родная

извернулась кричащей трещиной
и ушла,
мир отчаянием поразив:
да, блядь, я тоже женщина!
но кому я такая нужна?

Под переплётом переплёт.
Страницу вырываю за
Страницей. А в глазах
Мелькают розги взад-вперёд,
Ползёт вдоль рта ещё одна
Краснее солнца полоса!
Мою ли грудь стянул аркан?
Я и не помню. Я привык:
Признаться, мысли не впервой.
Но, как всегда, в своей улыбке
Весь сникаю пред тобой.

за окно посмотришь - жутко, а внизу клумбами
расползается надежда, как лоза, глупая.
что до стёкол на паркете - не к добру, вынесу,
а скопившаяся почта- это так, шалости.
посчитала, сколько слез выревела жалостно -
ровно ночью вон ушла, проросла, выросла,
как надежда на терновых зарослях, письмами
с белоснежными, как перья, листьями!

Здесь, в мурманских сизых лесах,
Гатью проложен путь.
Над петлями троп, как туман,
Плотная виснет грусть.

Как сумрак заставил меня
Горько по вас страдать -
Так, слово за словом, заря
Гонит меня спать.

Мечутся тучи горбатые:
Ветер играет в тайфун.
Плачу, а пальцы прохладные
Еле касаются струн.

Как бумеранг, возвращается
Каждый сорвавшийся звук.
С ветром танцует, кривляется -
Да различить не могу.

задуй свечу и загадай,
кто постучит сегодня в дверь:
обойма или ветер?

а завтра обещают дождь,
весь вечер или на полдня,
смотри, не утони там.
косой грядой чернеет рожь
на влетной полосе, а я
перетерпела этот год,
а, может, триста.

я приползла почти на двух,
безумная. хвалите.

спасибо, мне уже добрей,
как сердце? не сломалось ли?
набитый старой ватой,
на троне ждет король мышей.
пожалуйста, пожалуйста,
включите свет обратно.

картина дня, последний штрих.
я слышу лебединый крик,
и крик несет меня.

из часа в час на дне, в грязи
гляжу на серый потолок
и в стену, и за окна.
на бойню кошку привезли.
мне пережали кровоток,
спокойная. жду бога

вылив в горло полстакана,
вычисляю ноль в квадрате.

эн на пи, не угадала
и разбитая бутылка
полдиаметра утратив
у стены осколки нежит,
горько плачет и стенает

меня завтра расстреляют.
безвозвратно обезвредят.

всё в подробностях с остатком
всё на булочке с кунжутом
логарифм под вечным rootом

дайте скальпель, бинтик, ватку,
омочить больное горло
скипидаром. по живому
очень больно.

очень! больно!

покатилась слеза
невесомо. туда,
где любая беда - ерунда.
позади петербург и две ссоры,
а здесь, как всегда,
пахнет сыростью старый вокзал.
погрустит,
выпьет грамм за него
и вернется назад.
в ленинград..
завтра новый скандал.
а она - ничего,
покричит и забудет потом.

езжай ко мне, поговорить во сне
наутро. солнце тронет провода..
и рельсы-блёсны.
пока,
до новых вёсен, как всегда.
отловит радиоволну ночной кошмар,
сомкну глаза, удар,
еще удар. пыльца
таблеток на столе,
внутри, извне, внутри, извне,
усни. под песню комаров-
убийц, жуков, лисиц и голубей.
не слышно? приоткрой пошире дверь,
а если скажут, что нельзя - не верь.
не верь- не верь- не верь!

холод морозит мне спину.
на чердаке лежу голый,
кто-то пришел- спиздил крышу.
(простите)
странно, но без лизергина
море прикинулось колой,
сакура- кустиком вишни.

он ползет, как змея,
сам сбиваясь с пути:
осторожней меня,
но упрямей, чем ты.
нет сигнала сети.
не найти. не ищи,
и не сбудется страх,
не сорвется с петель
наш скрипящий состав.
не сейчас.
не теперь.

шок. крутит наверх дном
факт, что вся жизнь - фильм,
фильм, или, может быть, сон.
нет, вроде, по венам течёт
кровь.
кровь, или, может быть, сок.
как она радует глаз
тем, что она ещё есть:
да, даже когда разлилась.
а имя..
имя застрянет в архивах.
там ему самое место,
честно.

тонем, товарищи!
тонем, похоже! с камнем на шее.
с щиплющим страхом внутри и на коже.
небо светлеет..
память - тоска! съела всё счастье.
кто там у власти сегодня, кто там? -
гроба доска,
поперёк - метра два.
всей подноготной не выскрести сразу,
не обличить патриотов-заразу,
так её много. вон, обливаются потом
люди. жуют, глядя на небо.
уроды.

всё несусвет, всё поодаль,
желтым огнем мигает фонарь,
-употребляешь?
-конечно, а ты?
дышим на ладан. кромка воды,
судорог страшных немая печаль,
осень и огненно-желтый фонарь
дышит огонь, полыхают цветы.
-употребляешь?
...

***

страх. геноцид. его вены - как реки,
плавает в реках искусственный лед.
он доверяет словам изо рта:
верит, что слово его не умрет.
утром грядущим откроет глаза,
встанет, и пепел прожжет ему веки.

дилетант

не успели пристреляться,
болят пальцы..
а оттуда, впрочем, ничего не помню.
только, точно, тучи полыхали
в небе над аустерлицем, волны..
море - прямо под ногами!
голоса вокруг, как спицы,
жалят. пальцы онемели,
люди-звери... люди-птицы.
в небе.

***

гранитные плиты твоим станут троном,
тогда как могила - гранитной плитой.
когда моя юбка блеснет под вагоном
электросостава своей чернотой,
ты скажешь:
"вернись, мы не договорили"

***

когда-нибудь в дом
постучатся Они:
прочтут все стихи;
неверно поймут.
(лишь окна слепые
меня не сдадут).
меня заберут
из этой семьи.
за кисть поведут
на верную смерть.
герр фюрер со мною
заключит пари.
хайль, в печке дымок.
хайль, в камере газ.
последний урок
специально для нас.

стервятник

я чищу клювом перья, кружевом таю снежным
там, где румяный берег, гребень волны прибрежной.
выжжен порох страницы тьмы некрономикона -
как плотоядная птица, следую мертвым законам,
мчусь осуждённым вором под великолепным небом
в спешке, с особой прытью: ведь ты умираешь где-то..
где-то под звездной пылью.

инверсия

я сижу в темноте,
конспектируя жизнь
незнакомых людей.
за окном идет снег,
он смущает меня.
ненавижу апрель
за его пустоту,
за умерших людей,
за сухую весну.
за умерших людей,
за его пустоту
ненавижу апрель,
он смущает меня.
за окном идет снег.
незнакомых людей
конспектируя жизнь,
я сижу в темноте.

***

она курит в форточку прямо в квартире,
стоит босиком и, не видя, смотрит в окно.
и я ненавижу ее так же сильно, как снег
и привычку стоять у окна босиком.
хотя, может быть, что привычку -
немного сильней.

***

отступление. отупление.
родное небо словно бьется в исступлении,
весна, разлом, и больно жгется
любое слово из твоих дыхательных путей,
хотя вживую было бы куда больней,
чем по весне, да и слова - впустую,
всё дежавю, а я опять рисую
на чем попало синим цветом цифру "семь"

***

когда на дне океана кончится воздух давлением сердца и кровью из носа и воздух тяжелый мешает встряхнуться по землетрясенью ресницы трясутся полотна бумаги зажеванной рвутся и строки бегут по зареванным лицам сюжет диафильма от самоубийцы

***

думал ли, как жизнь несправедлива
ты, когда летел наперерез
ангелам, что в колыбели мира
делят территорию небес?

***

дом. реверанс на пять минут,
чтоб бросить вещи и уйти.
куда иду - меня не ждут,
куда хочу - там нет пути

*** <3

сосредоточиться.
мысли россыпью.
очень хочется
зиму осенью...
с точками, буквами,
злыми звуками
(на -core кончаются,
мозг травмируют)
башка качается.
чу, как теряется
координация!
мысли россыпью:
старые записи,
воспоминания.
я так несобранна,
мне очень хочется
сосредоточиться.